Кушвинское дело: как публичный дом прославил уральский город на весь СССР
«Попирали заветы Ленина» Летом 1928 года в Кушве состоялся процесс, для которого пришлось выделить местный клуб на семьсот мест: желающих посмотреть было так много, что туда пускали по особым контрамаркам. Приговор же оглашался в городском саду. На скамье подсудимых оказались экс-председатель горсовета Александр Бессонов, начальник подразделения биржи труда Александр Белавин, а также главная героиня процесса – Надежда Вандер-Беллен. Всего несколько месяцев назад она, как писала «Комсомольская правда», «в сопровождении двух выписанных из Москвы проституток показывалась народу в рабочих клубах, на шумных вечерах, на людных собраниях и озирала публику с гордым величием королевы». Именно со статьи в «Комсомолке» началось падение кушвинских столпов. Как говорилось в материале, Вандер-Беллен содержала известный всему городу публичный дом, а местные бюрократы во главе с Бессоновым и Белавиным были завсегдатаями и покровителями заведения. Секретарь райкома ВКП(б) Кусков прикладывал все усилия, чтобы замять жалобы на подопечных. После отмашки на всесоюзном уровне в скандал вмешалось областное руководство. Бессонов, Кусков и еще несколько высокопоставленных лиц были отправлены в отставку. Против Вандер-Беллен и Белавина было возбуждено дело о содержании притона разврата, Бессонова и агента угрозыска Андрея Токарева обвинили в дискредитировании власти. Делу, как было принято в то время, сразу придали политическую окраску. «Работник, попадавший в притон, разлагался, забывал о своих обязанностях, об интересах рабочих, попирал заветы Ленина о раскрепощении женщины, ставил под угрозу завоевания Октябрьской революции вообще», – восклицал на процессе общественный обвинитель, рабочий Баранчинского завода Долингер. Заведующий агитационно-пропагандистским отделом обкома Гусев в «Уральском рабочем» подчеркивал, что до прихода во власть кушвинские «разложенцы» были партийными активистами и квалифицированными производственниками. «А дело сложилось таким образом, что пьянка и разврат стали обычными явлениями. Недалеко от первых шагов ко вторым: пьянка перерастает в кумовство, в устраивание на работу «под пьяную руку», знакомство по притону определяет деловые отношения», – писал Гусев. «Предполагалось, что подобное поведение партийных работников – тоже своего предательство и вредительство в построении социалистического общества», – объясняет корреспонденту «ФедералПресс» кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института истории и археологии УрО РАН Сергей Воробьев. В итоге суд приговорил Вандер-Беллен к четырем годам заключения, Белавина – к трем с половиной, Бессонова – к одному. Токарев был признан невиновным. 21 коллективная пьянка Дело Вандер-Беллен было весьма показательным для 20-х годов: кутежи стали любимым занятием новых хозяев жизни. Траты на алкоголь и женщин нередко покрывались за счет общественных денег или взяток от нэпманов и спекулянтов. «Только в Тагильском округе помимо Кушвинского дела возникли «Верхотурское дело, Лобвинское дело, Лялинское дело, Ивдельское дело, Н[ижне]туринская склока, Висимское пьянство, Синячихинский пьяный разврат», – пишет Воробьев в одной из статей. Так, в Верхотурье напропалую кутил председатель райисполкома. Одному из свидетелей, допрошенных контрольной комиссией, менее чем за год «приходилось участвовать в двадцати одной коллективной пьянке». В Лобве в доме для приезжих «пьянство переплеталось с развратом, в результате чего создавалось общественное мнение о доме как о притоне». «Пьянство председателя завкома Ломаева привело к растратам профсоюзных денег и мошенничеству», – свидетельствовали очевидцы. В Нижних Сергах милиционеры выпустили арестованных, чтобы те вместо кучеров «развезли по домам пьяную ватагу», а в Невьянске председатель горсовета в пьяном виде открыл стрельбу. В самой Кушве, как следует из закрытых партийных документов, обнаруженных Воробьевым, несколько ответственных работников в результате сомнительных схем обзавелись домами, на Кушвинском заводе вскрылись растраты профсоюзных денег. Два местных жителя, которые сообщали журналистам о происходящем, лишились работы и партбилета и были восстановлены лишь после вмешательства областных властей. При этом роскошная жизнь недавних рабочих контрастировала с существованием настоящих пролетариев. Уже «Комсомольская правда» приводила жалобы: «Рабочий бутылку пива выпьет – вы его грызете. А что делает актив, не замечаете». Наиболее тяжелая ситуация сложилась на разработках горы Благодать, руководство которых имело коррупционные и родственные связи с кушвинскими властями. «Уральский рабочий» писал о долгах по зарплате, переполненных бараках без воды и умывальников, постоянном хамстве начальства. Чтобы получить хоть сколько-нибудь существенные деньги, рабочие были вынуждены подкупать мастеров, а спецодежду горнякам выдали только в ответ на забастовку. «Обналичить административный ресурс» Сергей Воробьев выделяет несколько причин того, что именно в 1920-е годы коррупция стала почти повсеместной. «Первая – это негативное влияние периода НЭПа. Появились нэпманы, которые вели богатый и раскованный образ жизни, тогда как зарплаты представителей власти были сравнительно небольшими. С другой стороны, нэпманы неформально обращались к ним для решения своих вопросов, так как в руках ответственных работников были экономические и административные ресурсы. Такие отношения, конечно, носили небескорыстный характер и способствовали моральному разложению работников. В результате коррупционные нарушения, которые были и в период военного коммунизма, начали принимать массовый характер», – рассказал он корреспонденту «ФедералПресс». Вторая причина – зависимость от предшествующего развития страны. Руководящие работники 1920-х гг. своим карьерным взлетом были обязаны Октябрьской революции. Она создала для них мощные социальные лифты, подняла из социальных низов к власти. Однако в силу российской традиции они рассматривали власть как «кормление» с должности, как источник личного благосостояния, говорит Сергей Воробьев. Еще одна причина – формирование в этот период группировок (кланов), связанных патрон-клиентскими отношениями, неформальных систем личных связей. Это порождало семейственность, круговую поруку в среде партийно-советской номенклатуры «Если Сидора перебрасывают, скажем, из Свердловска в Тагил, так этот Сидор тянет за собой Петра, Филиппа и других», – возмущался первый секретарь Уральского обкома Николай Шверник. Союзное руководство пыталось бороться с коррупцией на местах: еще в 1923 году вышли циркуляры против обогащения («хозяйственного обрастания») партийных бюрократов и злоупотребления служебным положением. Но эффективный механизм постоянного контроля отсутствовал, в том числе из-за плохих средств связи. Масштаб «кушвинского дела» в немалой степени был обусловлен противостоянием московского назначенца Шверника и окружных комитетов, отстаивавших собственные порядки. Подконтрольный Швернику «Уральский рабочий» критиковал тагильский окружком за слабое и «неконкретное» руководство Кушвой. Как показывают открытые Сергеем Воробьевым документы, противостояние было гораздо серьезнее. Тагильские партийцы прямо покрывали кушвинских, протестовали против вмешательства обкома и даже отказались публиковать его постановление в местной газете. «Тагильцы считают, что Кушвинское дело раздули и оклеветали при этом ряд работников», – говорится в переписке того времени. Более того, на местах фактически игнорировали указания самого генсека Иосифа Сталина: он в конце 1927 года потребовал усилить «критику и самокритику», но на практике «нарушителей спокойствия» жестко подавляли. Как говорит Воробьев, с началом индустриализации коррупционные практики только усилились и перешли на региональный уровень. В отсутствие социального контроля снизу и реальных выборов механизмом смены элит оказались сталинские репрессии, после которых властные позиции заняли молодые коммунисты, получившие советское образование. А Николай Шверник, который еще в 1920-е правильно почувствовал «дух времени», в 1946 году стал председателем президиума Верховного Совета – номинальным главой СССР. Фото: общественное достояние
